Замысел Справедлiвага Жизнестроя

Раса-Русь-Россия как «поле боя» схватки двух концептуальных центров в преддверии «конца времён»

Навязывание руками «тишайшего» (и недалёкого!) царя Алексея Михайловича порядков антагонистического классового общества образца поздней Византийской империи в общинной Руси привело к расколу общинно устроенного «двумя Иванами» Московского государства и ускоренному строительству толпо-элитарной пирамиды, которая «сообщила» ему ту необходимую для периферии НГП неустойчивость государства, которая вероятностно-предопределённо должна была привести его к неминуемому краху, главным образом при воздействии «пятой колонны» БДБ ¹.

Планируемое проникновение БДБ на земли Расы-Руси-России существенно облегчил процесс «вестернизации» и «империализации», проведённый Петром I в обход его сознания.

Вместе с тем, политические реформы Петра I, сгенерированные сверхслабыми сигналами ПЭПО БПА(Э) («Господь») были инверсированы влиянием как ПЭПО «Русский Дух», так и влиянием уцелевших в структурах РПЦ продолжателей традиции СРЖ(ВП), действовавших без-структурным путём, в связи с чем они приобрели архаико-русофильские корни ² (возврат к архетипам сильной в военном отношении древнерусской державы играющей определяющую роль на евразийском «геополитическом театре», лежащий через возрождение древнеславянской державной идеологии, в архетипическом замысле которой призванный князь – слуга древнерусской державы, а не ее хозяин) были упакованы в немецкую (европейскую, читай – «атлантическую») оболочку. Такого рода эклектическое соединение древнерусских архетипов власти с европейской формой ее отправления не нашло широкого понимания и поддержки в русском народе, что определило тотально-насильственный характер проведения петровских реформ, требовавший от реформатора византийского государственного закрепощения (тотальной мобилизации) всех подданных (в том числе и правящей элиты, и традиционной церковной иерархии) во имя достижения великодержавной цели ³. В этом суть основного противоречия эпохи Петра I: военно-политическое возвышение восточно-славянской (русской) цивилизации выполненное византийскими методами, наглядно показавшего главную победу долгосрочного тысячелетнего проекта ГП – концептуальный отрыв правящей элиты России от ее ВП, выразившийся в лексически чуждых России формах информационного обеспечения государственных реформ.

Вместе с тем, такого рода концептуальная эклектика внесла очередную инверсию в деятельность РПЦ выразившуюся в идеологии Феофана Прокоповича, теологически-схоластически пытавшегося обосновать главный тезис реформ Петра: «царь и правящая элита – слуги державы», который, однако, концептуально никак не совмещался с православной апологией всевластия и вседозволенности василевса как наместника Христа ⁴. Допустив в теологическое православие теоретические элементы «естественного права» и Общественного договора Феофан Прокопович парадоксальным путем приходит к одному из постулатов Богодержавия: «…народная воля…бывает не без собственного смотрения Божия» ⁵. Ф. Прокопович, видимо, эгрегориально управляемый СРЖ(ВП) прикрывшегося лексическими формами «канонического» православия, так же нанес теологический удар в самое сердце концепции иудо-христанства, провозгласив народ источником самодержавной власти ⁶. Такого рода теологическая инверсия внесенная в эгрегор РПЦ, в том числе и упразднение патриаршерства, как квази-центра концептуальной власти Расы-Руси-России, просуществовавшего чуть более 100 лет, была ничем иным как осознанным и определённо выраженным архетипом (алгоритмики) восточно-славянского (русского) способа организации верховной власти, основанной на найме квалифицированного и равноудаленного от всех управленца, которому делегируются широкие (в смысле отсутствия мелочного унизительного контроля) полномочия, но на которого так же возлагается и полная (вплоть до уголовной – в смысле лишения жизни) ответственность за результаты управления ⁷.

В известном смысле, такая концептуальная противоречивость-неопределённость реформ Петра I была вызвана и «субъективными» внутренними причинами – последствиями двухсотлетнего «византийского строительства», в режиме «вхождения в одну реку дважды», в военно-политическом смысле (6-м приоритете ОСУ) ослабило Расу-Русь-Россию и это необходимо было преодолеть в исторически короткие сроки, пока в Европе не окончилась более чем столетняя межконфессиональная и междинастическая война всех против всех. Это и было блестяще выполнено генетически-последним царём Романовым, «искупившим» на грани сверх-возможностей слабость и «грехи» всех предыдущих Романовых: к исходу третьего десятилетия XVIII в. Россия получила соответствующую той европейской военно-политической ситуации военную и государственную системы управления с необходимой на тот исторический момент степенью быстродействия. Выход Российской империи в клуб великих европейских держав, доказавшей средствами западной цивилизации своё право (в «римском смысле») на суверенитет и исключило произвольные враждебные действия против Расы-Руси-России, направленные на подчинение (установление государственной зависимости) её государственности и расчленение её земель атлантической цивилизацией, минимум, на ближайшие 100 лет.

Эти действия по укреплению государственной оболочки Расы-Руси-России защитили от «зачистки» на уровне ОСУ низших приоритетов эгрегориально-родовые (культурные) процессы Расы-Руси-России, которые способствовали появлению в будущем Посланников и Защитников Расы-Руси-России класса Ломоносова и Пушкина, Суворова и Ушакова, которые, в свою очередь, передали в будущее необходимые для Преображения Расы-Руси-России правдивую Информацию и истинную Меру понимания.

Однако, на более высоких приоритетах ОСУ Пётр Алексеевич «надёжно» сидел на «кукане» схемы НГП: Ложь № 2 (альтернатива Лжи № 1) – это ПРАВДА. Согласно этого алгоритма сокрытия Правды-Истины Пётр, борясь с ненавистным ему «византизмом» изменил правила престолонаследования, упразднив передачу трона по прямому родству, чем «ударил» не только по родо-общинным традициям Древней Руси, но открыл дорогу иностранным авантюристам на русский престол, а также создал условия для появления такой уродливой для любой монархии культуры как культуры «дворцовых переворотов», объективно снижавших устойчивость управления в её высших иерархиях.

Но, именно завещательный (римский), введённый Петром Великим, принцип имперского престолонаследования привёл в Российскую империю выходцев из вторазрядной европейской голштин-готторпской династии, даже прямо не относившейся ни к одному королевскому дому, представители которой, по своей династической культуре зависели от благорасположения европейских королей и в поколениях проявляли карикатурную подобострастность перед королями-сюзеренами своих худосочных династий. Эта традиция низкопоклонства перед «европейскими авторитетами», затем, как зараза распространилась среди русского служилого дворянства, вырастив несколько поколений «культурных холопов просвещения» ⁸.

Лишь холопством перед «отцами» Просвещения можно объяснить социальную слепоту Софии-Фредерики-Ангальт-Цербстской (Екатерины II), разрушившей, в угоду аппетитам своего дяди – Фридриха II Речь Посполитую, и почти одновременно издав Указ о свободе вероисповедания, впустив тем самым в Великую Русь «щупальца» БДБ и позволив ему там через 100 лет закрепиться так, чтобы понадобился чисто оборонительный Указ Александра III о введении черты оседлости, который, конечно, уже не мог переломить ситуацию и «отправить их обратно», как невостребованную фельдегерскую почту.

Другим глупо-благонамеренным деянием «просветительницы» стала провокация гражданской войны через созыв Уложенной Комиссии, слухи о «работе», которой возбудили в крепостном населении несбыточную надежду о скором освобождении ⁹, чем воспользовался ставленник краковского кагала Е.Пугачёв ¹⁰, объявивший себя «выжившим» Петром III и организовавший масштабную гражданскую войну, после которой лет на 30 элита Российской империи вообще забыла слова «освобождение крестьянства». Пугачевский бунт стал очередной «региональной» провокацией НГП направленной на дискредитацию в среде правящей элиты Российской империи планов по упразднению византийского крепостного рабства и имевшей целью законсервировать уже обнаруженную Фике относительную социально-экономическую отсталость империи по отношению к старым еворопейским монархиям. Нарастающая слабость Российской империи перед запрограммированными НГП войнами нового типа – «наполеоновскими» войнами мирового масштаба облегчало задачу организации войны за объединение всей Европы под экономической властью ростовщического клана Ротшильдов. Однако, для запуска этого механизма нужна была лишь самая малость: «раскачать ситуацию» в «самом слабом звене» самой старой из европейских монархий – французской, что и было с блеском исполнено руками незадачливых французских буржуа, програмно обработанных перед этим нигилизмом и масонством энциклопедистов. Но спровоцированная для этого «Великая Французская Революция» попутно решала и «краткосрочную» задачу, поставленную НГП: обрезала потерявшую способность эффективно управлять (и платить по ростовщическим госзаймам) королевско-дворянскую элиту, заменяя ее на еще не испорченных властью энергичных французских буржуа.

Таким образом, имевшая продолжение при Екатерине II ситуация концептуальной неопределенности благонамеренно-патриотической части правящей элиты России в XVIII в., осознавшей потребность возрождения и укрепления государственной самостоятельности русской цивилизации, несмотря на геополитические успехи, закономерно уступила концептуально более высокому по иерархии управлению НГП, так и не осуществив назревшую уже «социальную модернизацию» (возврат на более высоком витке к общинному социальному равенству «даждьбожьих внуков»).

Не поняв Замысла Жизнеустройства русской цивилизации и степень его исторического «искажения» со стороны НГП, Фике решила ограничиться косметическим ремонтом «имперского фасада» – мрачный и жестокий «византизм» (коей ей представлялась Петровско-Романовская империя) был заменен на «просвещенную» абсолютную монархию западноевропейского типа с «дворянскими вольностями» и «ганзейскими правами» городов (включая ростовщичество). В десятилетие 1775-1785 гг. последовал целый ряд административно-экономических реформ, призванных придать европейскую «видимость» византийской сущности глубинного русского государственно-экономического устройства ¹¹.

Воспитанник и любимый внук Екатерины II Александр, словесно (без указа!) объявленный ею своим наследником, воспитанный швейцарцем Лагарпом как «тайный якобинец», принял активное участие в заговоре против своего отца, пожизненно заполучив в своё под-сознание позорное (но вполне библейское!) клеймо отце-царе-убийства.

Продолжая вольтерьянские традиции своей бабки – Екатерины II молодой Александр, воспитанный республиканцем Лагарпом, решил всерьез повторить её попытку европейской конституционализации России. Однако, учтя горький опыт Комиссии по уложениям, он, как истинный масон-революционер, начал готовить свои реформы втайне. Первым продуктом «Негласного комитета», названного с легкой руки Г.Р. Державина «якобинской шайкой» ¹², стал вдохновленный Лагарпом указ «О вольных хлебопашцах» от 1803 г. При всей своей декларативности этот документ установил четкую законную (в «римском смысле») процедуру освобождения крестьян с землей, чем не преминули воспользоваться польские дворяне, после 1807 г. полностью освободившие крестьян во всех землях западнее Буга, что вызвало глухое недовольство у византийской по духу правящей дворянской элиты. Параллельно с этим, Александр I начал осуществлять и лагарповский, по духу, план государственного переустройства. Поручив в 1806 г. Сперанскому подготовку «Введения к Уложению государственных законов», республиканец-император, казалось взял твердый курс на европейскую модернизацию России, НО… и как когда-то Петр I, и как бабка Екатерина, так же попал в концептуальную ловушку НГП. Концептуальная ложность планируемых реформ, основанных (в который уже раз!) на ложной для русской цивилизации концепции «атлантической демократии» ¹³ спровоцировали лишь необходимую «византийским» реакционерам для организации очередного преторианского переворота, правительственную фронду ¹⁴. Таким образом, Александр I был уже третьим по счету русским царем, который пытался бороться с духовно-политическим наследием имперского византизма в рамках одного и того же библейской концепции жизнеустройства, что не позволяло ему рассчитывать на эгрегориальную поддержку СРЖ-ВП, и не задействовало соборно-вечевые архетипы русского народа. С глубины народных низов эта «борьба за освобождение крестьянства» выглядела как непонятные простонародью внутриэлитные разборки между «молодыми» и «старыми» господами, не вызывавшие никаких положительных эмоций. Дело доходило до того, что молодому Александру стали подбрасывать салфетки с угрозами расправы «как с отцом». «Некем взять (реформы)!», – таков горький лейтмотив рассуждений Александра I по поводу деятельности Сперанского. Внутриполитическая ситуация к 1811 г. накалилась до предела: даже иностранцам было ясно, что готовится государственный переворот ¹⁵. Без преувеличения можно сказать, что Наполеон своим походом 1812 г. спас жизнь и корону Александру I, что входило в «среднесрочный» план НГП по удержанию России в орбите своего концептуального влияния. Победа в Отечественной войне 1812 г., «подаренная» ему Русским Духом необыкновенно возвысила авторитет внука Фике и позволила ему продолжить аболиционистско-конституционные эксперименты над русской цивилизацией. Довоенные идеи польского сенатора Стройновского ¹⁶ дополненные политической инициативой ост-зейского дворянства в 1816 г. ¹⁷, казалось, открыли «второе дыхание» Указу «О вольных хлебопашцах». Надыудейский Глобальный Предиктор руками своей польско-прибалтийской периферии явно провоцировал Александра на продолжение «западной» модернизации России. Однако, довоенный политический кризис, показавший мощь «византийской» части правящей элиты и слабость «атлантистов» многому научил Александра I, который предпочел «выкупной» характер реформы, ежегодно выделяя на эти цели в 1818-1819 гг. по 5 млн. руб. из государственной казны. Однако и этот ультра-консервативный, долгосрочный (по расчетам чиновников, длительность этого проекта составляла около 200 лет ¹⁸) не устраивал подавлявшую часть поместного дворянства, бывшую устойчивым носителем византийских алгоритмов-архетипов, и «наглевшую» пропорционально концептуальным заблуждениям Александра I, в отличие от Петра I не имевшего эгрегориальной связи с древне-русскими соборно-вечевыми алгоритмами-архетипами, и потому трагически заблуждавшимся насчет поддержки своих реформ массой русского народа. Крестьянство, составлявшее более 80 % населения империи замкнутое на восточно-славянские общинные алгоритмы-архетипы продолжало «спать», никак не реагируя на обманку западной модернизации архаичного, цезаропапистского социально-экономического уклада! Надежды НГП на эволюционное «врастание» Русской державы в Атлантическую цивилизацию к середине 20-х гг. полностью истощились, и он бесструктурно «включил» в дело революционно-масонскую периферию. Таинственная и неожиданная смерть Александра I в Таганроге была лишь детонатором к давно готовившемуся военными масонами заговору с целью насильственного установления «западного» конституционного строя в России. Планировавшийся на первую половину 1826 г. военный переворот был заранее «обеспечен» кадровой базой ГП прошедшей подготовку в Царско-Сельском лицее по системе посвящений ¹⁹.

Под планируемое НГП новое смутное время на Руси, НГП, руками того же Александра готовил и соотвествующую периферию. Так, вопрос о предоставлении евреям гражданских прав в Польше возник впервые в Смутные времена, уже после первого раздела ее территории, когда на четырехлетнем сейме (1788—1792) несколько депутатов с Матвеем Бутримовичем во главе выступили с заявлением о необходимости еврейской реформы. Защитники реформы настаивали лишь на частичном расширении прав, отнюдь не имея в виду немедленной полной эмансипации, для осуществления которой, по их мнению, требовалось, чтобы евреи предварительно отреклись от религиозных предрассудков, отказались от кагальной обособленности и традиционного костюма и воспитали подрастающее поколение в польско-патриотическом духе. Тем не менее, большинство депутатов высказалось против преобразований в гражданском быте евреев. Это враждебное отношение сейма к евреям разделялось и большей частью польского общества, принципиально противившегося всякой попытке улучшить положение евреев. Наиболее ярким представителем антисемитского течения был публицист Сташиц («Przestrogi dla Polski», «Предостережение Польше»), называвший евреев «саранчой, которая опасна и летом, и зимою». Главные возражения, появившихся в то время многочисленных брошюр против эмансипации, сводились к тому, что евреи составляют государство в государстве, эксплуатируют в качестве арендаторов крестьян, ненавидят польское население и, будучи закоснелыми фанатиками, никогда не ассимилируются с поляками. Впрочем, внешние события помешали сейму закончить свою законодательную работу, вследствие чего остался нерешенным, в частности, и еврейский вопрос. Конституционный устав герцогства Варшавского, созданного на развалинах Польши (1807), объявил свободу вероисповеданий и равенство всех граждан перед законом, но министр юстиции Лубиеньский, приводя в пример французский закон 1808 г., установивший ограничения для евреев сроком на десять лет с тем, чтобы они могли быть в случае надобности возобновлены, предложил применить эту меру и к евреям герцогства, вполне ее достойным «за испорченные нравы, в которых воспитываются с раннего детства, думая, что христиане радостно примут подобное решение. И герцог издал соответствующий декрет «в надежде, что евреи в продолжение этого времени уничтожат в себе все исключительные признаки, столь резко отличающие их от прочих жителей». — Полемика по еврейскому вопросу возобновилась в 1815 г., когда с учреждением Царства Польского вопрос о еврейской реформе был вновь поставлен на очередь. Большинство авторов выступало против евреев, и эта общественная неприязнь достигла крайней степени, когда комиссар русского правительства в Польше, министр внутренних дел Российской империи Н. И. Новосильцев ²⁰, выработал либеральный проект еврейской реформы. В государственном совете Царства Польского проект вызвал очень резкий отпор. Докладчик — статс-секретарь и поэт Козьмян — не щадил евреев, доходя в своих отзывах о них до цинизма. «Пока евреи, — говорил он, — не очистятся от паршей, им нельзя дать гражданских и политических прав». При этих словах наместник Зайончек громко расхохотался и, с своей стороны, не постеснялся подтвердить мнение Козьмяна подобными же «циническими примерами» ²¹.

В своем представлении императору Александру I по поводу проекта Новосильцева (апрель 1817 года) Государственный совет настаивал на невозможности расширить права евреев и во имя обездоленного крестьянства, которое будто доведено до своего бедственного состояния одними евреями, и во имя городского населения, у которого они завладели торговой и промышленной деятельностью. Дарование евреям гражданских и политических прав, вопреки конституционному уставу Царства Польского, предоставляющему их только христианам, привело бы к последствиям, печальным как для поляков, так и для евреев. В результате проект оглашённый посланцем Александра I (Новосильцева) был отвергнут!

<…Особенно ожесточенными сделались нападки на евреев накануне сейма 1818 г. Еще в конце 1816 г. Сташиц выступил с резкой статьей в журнале Biblioteka Warszawska (O przyczynach szkodliwości żydów i o środkach sposobienia ich, aby się Spoleczności użytecznymi stali). Поселение евреев в Польше, заявлял Сташиц, было одной из главных причин гибели Речи Посполитой; следовало бы совершенно изгнать их из Польши, но для такой меры время прошло, а потому надо отвести евреям особые кварталы и строго следить за тем, чтобы они воспитывали своих детей в духе, враждебном традиционному еврейству. Лишь после того, как евреи откажутся от занятия арендой, шинкарством и торговлей и перейдут к полезным ремеслам и вместе с тем постепенно ассимилируются с поляками, им можно будет разрешить повсеместное жительство и постепенно даровать прочие гражданские права. Другой, анонимный публицист (Sposób na żydów, czyli środki nezawodne zrobienia z nich ludzi uczciwych i dobrych obywateli, dzielko dedukowane poslom i deputowanym na Sejm Warszawski, 1818) считал изгнание евреев из Польши не только желательным, но и возможным; он предложил выселить всех евреев из Польши в течение года: Александр I охотно, вероятно, уступит им для жительства одну из губерний Южной России(!!!); Польша будет тогда себя чувствовать, как больной после удаления нароста, и только тогда обретет здоровье; в заключение автор обращается к депутатам с горячим призывом серьезно призадуматься над еврейским вопросом. Эта антисемитская проповедь встречала порою отпор, но число защитников евреев (из коих особенно выдается патриот майор Лукасинский, автор брошюры «Uwagi pewnego oficera nad uznana potrzeba urzadzenia żydow w naszym kraju i nad niektóremi pisemkami w tym przedmiocie teraz z druku wyszłemi», 1818), было незначительно. В бумагах сейма сохранился не получивший движения характерный документ, гласивший: «Евреи, это отдельное племя, составляющее теперь седьмую часть населения страны, угрожает близкой гибелью нашей родине, если не будут приняты против этого скорые и действительные меры. Умоляем тебя, Пресветлейший Государь, чтобы ты обратил свою мудрость на столь тревожащую нас будущность. Народ Израиля совершенно отличается от нас языком, религией, законами, обычаями, составляет государство в государстве, народ в народе (выд. авторским коллективом), растет, размножается непомерно и по истечении немногих лет превзойдет численностью христианское население. Каковы же будут последствия этого странного в политике явления, трудно предвидеть. Мы поэтому просим Ваше Королевское Величество (обращение к Александру) приказать внести в сейм следующей сессии проект еврейской реформы, которая так необходима для свободного и мирного развития страны. Пока нам кажется необходимым и безотлагательным удаление евреев из городских и деревенских шинков, сообразно прежде изданным декретам, и привлечение их к рекрутскому набору» (выд. авторским коллективом). Суждение сейма, однако, не представляло собою общественного настроения. Широкие круги польского общества, воодушевляемые корыстными целями, шли гораздо далее сейма в борьбе с еврейским населением (выд. авторским коллективом): целый ряд городов выступил с ходатайствами о восстановлении старинных привилегий, в силу которых отдельным городам предоставлялось не допускать к себе евреев. В самой Варшаве было увеличено число улиц, на которых евреям запрещалось жить; когда наступил срок для выселения евреев из этих улиц, между домовладельцами — из коих одни извлекали выгоду из пребывания там евреев, а другие — предвидели прибыль от их удаления, — началась открытая борьба во имя наживы. — Общее неприязненное отношение сказывалось и на законодательстве о евреях; в представлениях варшавского правительства государю односторонне рисовалась роль евреев в экономической жизни страны, и это приводило к постепенному расширению ограничительных мер, в особенности по отношению к праву жительства и передвижения…> ²².

Как видно из этого пассажа авторского коллектива «Энциклопедии Брокгауза и Ефрона», желание облагодетельствовать несчастных евреев «просвещённого монарха-якобинца» Александра I с треском разбилась о дубовый польский антисемитизм, однако «интересное» предложение польских сенаторов о массовом переселении евреев из Польши в южнорусские губернии не нашло энтузиазма у консерваторов в Государственном совете Российской империи и вопрос был отложен «до лучших времён».

Последнее, отчасти, можно объяснить бурно развивавшимися в империи концептуально другими духовными процессами. Полная концептуальная зависимость «слабого» полунемца – абсолютного монарха Александра I от «кухни» НГП, к тому же лишенного архетипической связи с ПЭПО «Русский Дух» заставила теперь уже СРЖ(ВП) силами посланцев «калик перхожих» (если не ими самими!), через «народные низы», начать «духовный ренессанс» русской ведической культуры, не прикрываясь какой-либо формой идеологического библеизма. Это «неожиданно» для НГП, выразилось в мощном всплеске интереса со стороны той части правящей элиты РИ ²³, которая, казалось бы готовилась быть «интерсофтом» между Россией и перферией НГП и до конца «цивилизовать» Русь, но…кто-то в ней пробудил интерес к древне-русской истории и памятникам словесной русской культуры и пошло-поехало… И это в тот момент, когда под жёстким концептуальным надзором периферии НГП в РИ, появляется русская историческая школа, окончательно перешедшая с пересказа западных исторических хроник на научный анализ отечественных летописей и других архивных источников. Среди историков этой первой «волны», несомненно, выдающееся место занимал Николай Михайлович Карамзин, положивший многие силы на изучение истории России XVI-XVII вв. по отечественным источникам. Вместе с тем, историософия Карамзина была насквозь пропитана византийским библеизмом и апологией византийской формы крепостного рабства ²⁴. В своей знаменитой «Записке о древней и новой России» (1811 г.) Карамзин с истинно славянским прямодушием выболтал почти тысячелетие, хранившийся РПЦ секрет: идея привитого к русской почве цезаропапизма была вдохновлена Библией ²⁵, а не древнерусскими архетипами власти. При этом Карамзин ошибочно считал главным положительным признаком русской цивилизации ДОЛГОТЕРПЕНИЕ государственного насилия. Особенно восхищала покорность подданных в ответ на изощренную византийскую тиранию Ивана IV. «Никогда и нигде, – говорит Карамзин о времени Ивана Грозного, – грозное самовластие не предлагало столько жестоких искушений для народной добродетели, для верности или повиновения; но сия добродетель даже не усомнилась в выборе между гибелью (казнимых Иоанном) и сопротивлением» ²⁶. Следуя концептуальной парадигме византийского православия (Ложь № 1), Карамзин отмечал как истинно русскую именно ту часть коллективного бессознательного русского народа (архетип), за формирование которой был ответственен иудо-христианский православный эгрегор. «Таков был царь,- с пафосом восклицает Карамзин, – таковы были подданные!… Если он не всех превзошел в мучительстве, то они превзошли всех в терпении, ибо считали власть государеву властию божественною, и всякое сопротивление беззаконием: приписывали тиранство Иоанново гневу небесному и каялись в грехах своих… гибли, но спасли для нас могущество России: ибо сила народного повиновения есть сила государственная» ²⁷. В исторической концепции развития России Карамзина налицо стремление канонизировать иудо-христианскую идею жертвенного искупления народных грехов через неизбежное страдание народа, которое тот должен смиренно претерпеть ради сохранения государственной целостности русской цивилизации, ввиду чего произвол правящей элиты при любых обстоятельствах должен быть абсолютным и почитаемым.

Понятно, что такого рода историческая концепция «признанного современниками» (и не только – судя по отзывам некоторых представителей нынешнего «режима») «корифея отечественной истории», прекрасно вписывавшаяся в долгосрочный антирусский проект НГП не могла не вызвать эгрегориального ответа у СРЖ(ВП), который зашифровал его в бессознательной, интуитивной форме и выразил во втором словесном ряду (умолчаний-образов) литературных и музыкальных произведений современников Карамзина. Так своеобразным концептуальным ответом стала поэма Александра Сергеевича Пушкина «Руслан и Людмила» (1818 г.), где история русской цивилизации (в отличие от концепции Карамзина) была впервые представлена концептуальной борьбой ведического жречества древнерусской цивилизации с периферией Глобального Предиктора за концептуальное влияние на народ. Проанализировав в образной, подсознательной форме прошлое России Пушкин, заглянув более чем на сто лет вперед, угадав «общий ход вещей», ведущий к концептуальной победе русского ведического жречества над «карликовой бородой» уже в следующем столетии.

«Тема» «Руслана…» была развита АСП ²⁸ уже на государственной дипломатической службе, в Кишинёве в поэме «Песнь о Вещем Олеге» ²⁹. Эту анти-иудо-христанскую тему АСП развивает уже в ссылке – в Михайловском, обращаясь к кораническому исламу, как несостоявшемуся для Руси, 900 лет тому назад, прошлому ³⁰, в котором тот находит, как сейчас принято говорить, альтернативу иудо-христианству. Стихи АСП «Подражание Корану» «напоены духом свободы, призывом «Восстань, боязливый!» ³¹, что является прямым каноническим противопоставлением библейскому безволию и бес-силию всех молящихся в церквах иудо-христианской конфессии. Именно в этом же смысле, а не смысле «богоискательства» и «богостроительства» ³² замыслил впоследствии АСП своего «Пророка».

Непонятый толпарями-современниками Пушкин, так же был не очень хорошо понят со стороны масонской периферии НГП, затащившей его «южное общество», «работавшее» в Кишинёве, при штабе генерала Инзова ³³. Здесь АСП вводят в начальное посвящение (делают «учеником») и «заряжают» антимонархическими настроениями. Плохо переведённые, а ещё хуже осмысленные переводные ранние произведения АСП создают у НГП иллюзию управляемости молодым поэтом. Неопределённости в подобной оценке молодого поэта добавляет и подоспевший вскоре «Пророк» (1826 г.), написанный по следам защитной загрузки всех уровней психики АСП от РД, произошедшей в преддверие неприятной, не сулящей ничего хорошего для АСП встречи с Николаем I ³⁴. А.С. Пушкин отождествляющий себя с пророком и тогда и сейчас сбивает с толку и иудейскую и иудо-христианскую периферию НГП, не говоря уже о носителях власти, а-ля «вещий олег» ³⁵. Конечно же, сбивая с толку своим остроумием, а ещё больше своим острым языком АСП, вместе с тем, с раннего детства воспитанный в ритуалах и терминологии христианской культуры не вполне смог освободиться от «хватки НГП», осуществляемой им через сверхслабые манёвры, иначе бы «Пророк» был бы назван им иначе – «Посланник», но тогда, к сожалению, ещё не было русского перевода корана Саблукова, где впервые, в некоторых сурах появляется это новое для Русской культуры понятие – Посланник («Одержу победу я и мои посланники!»). Вместе с тем, в своих собственных образах он отделяет своего «Пророка» от «пророка Илии» своего друга и поэта Ф. Глинки ³⁶, что по мнению некоторых исследователей послужило толчком к написанию этого произведения.

НГП «окончательно разочаровался» в АСП после оглашения исторически близкого вероятностного самоуничтожения монархии в «Золотом петушке» ³⁷, после чего им была бесструктурно отдана команда на физическое устранение «токсичного поэта» руками своей международной периферии, упреждающе-методично, довольно долго ³⁸ строившей в отношении АСП матрицу вероятностных предопределенностей и загоняя поэта в тупик «дворянской чести», сформированный столетиями формировавшимися сверхслабыми сигналами-манёврами. Приоткрывший завесу концептуальной тайны наивысшего, на тот момент, посвящения, А.С. Пушкин должен был, вероятностно, погибнуть раньше, чем его современниками мог быть разгадан второй, третий…и далее смысловые ряды его эпических произведений, вдохновляемых архетипами древнерусской цивилизации и хранившейся в сервере РД концептуально значимой информации. Предчувствуя это (рисуя на полях своих черновиков виселицы) АСП всё же продолжал писать, наделяя словесной мърой сгружаемые ему РД образы, и приоткрывая одну за другой тайны библейского управления миром и идеала будущего Расы-Руси-России.

Этой же теме был посвящен и его «Памятник». Осознавая матрично запрограммированный трагизм своего положения, А.С. Пушкин понимал, что его гений вызван к жизни не его происхождением, и вовсе не случайно, а имеет направленное действие на пробуждение не только у современников интереса ³⁹, но и будущих поколений русских людей к словесным формам выражения связи с Русским Духом и древнерусскими общинными архетипами, которые развиваясь, в череде будущих поколений неизбежно дадут необходимые результаты в виде ответов на основные концептуальные вопросы Расы-Руси-России. В этом смысле, АСП вполне мог бы быть поставлен в один ряд-класс с «каликами перехожими» своей эпохи, инициированным от более старшего по возрасту жреца этого класса-типа.

Однако и среди ряда своих современников А.С. Пушкин смог пробудить прямой эгрегориальный отклик и подключить к культурным архетипам Древней Руси. Так в произведениях Глинки и Верстовского ⁴⁰ отчетливо звучат образы древнерусской цивилизации, но вот говоря уже о более поздних музыкальных произведениях «могучей кучки» этого нельзя сказать однозначно – за исключением «богатырской симфонии» А.П. Бородина (до которой далеко «апоссионате» Бетховена, или тому же «полёту валькирий» Вагнера), и некоторых сюжетов в произведениях Н.А. Римского-Корсакова скорее всего – отголосок эгрегориального эха, имитировавшего и приспосабливавшего модный «брэнд» под нужды имперского православия. Тоже можно сказать и про исторические сочинения Загоскина и Толстого ⁴¹.

Таким образом, несмотря на жестокую месть А.С. Пушкину со стороны НГП, первый камень в здание пирамиды знаний толпо-элитарного общества им был брошен, что по закону триединства должно было по мъре его понимания, и мъре понимания его понимающих, привести к материальным изменениям в окружающем Русскую цивилизацию мире. Вся первая треть XIX в. прошла под знаменем не знакомых XVIII в. информационных баталий по поводу корней и перспектив развития русской цивилизации, в которых словесно выраженный историзм находился под полным контролем НГП и блуждал в двух соснах парадигмы Ложь № 1- Ложь № 2 («западная» – «византийская» исторические под-концепции развития русской цивилизации в рамках одной и той же – библейской). И лишь эгрегореально считываемая информация о цивилизационных архетипах Древней Руси, преломлённая через поэзию и музыкальное творчество А.С. Пушкина, М.И. Глинки и А. С. Даргомыжского, а позднее – композиторов «кружка Балакирева» (М. П. Мусоргского, А. П. Бородина и Н. А. Римского-Корсакого) ⁴² самобытности и самодостаточности Русской цивилизации, но была понята лишь немногими современниками, будучи недоступной для формируемой столетиями элиты и толпы русско-византийской пирамиды государственного устройства. Кроме всего прочего АСП «глубоко капнул» и еврейский вопрос в «Египетских ночах», а также в «Маленьких трагедиях».

Декабрьское восстание 1825 г. широко открыло АСП глаза на ту бездну, которую приготовил НГП для Расы-Руси-Росии, сделав его убеждённым со-ратником Николая I, совсем не похожего на «властителя слабого и лукавого».

После «декабрьского восстания» вопрос вообще исчез из «повестки дня» Николая I, так его заботили проблемы процветания прежде всего «титульной нации» империи.

Декабрьский путч офицерской элиты стал своеобразной кульминацией легальной масонской деятельности в государственном аппарате Российской империи, начавшейся под патронажем Екатерины II и бесструктурно поощрявшийся Александром I. Декабрьское восстание приоткрыло ту бездну хаоса, в которую могла бы скатиться Русская цивилизация, если бы план восстания хотя бы частично был реализован. Реализация замыслов «декабристов» (Надыудейского Глобального Предиктора) в отношении Расы-Руси-России привела бы к расколу между великорусскими и западными (северо-западными) губерниями империи, перед этим уже подготовленными реформами Александра I к интеграции в Западно – Европейский цивилизационный континиум. При этом великорусские губернии прогнозируемо объявили бы о введении собственного провизантийского правления и создали бы свое великорусское правительство с центром в Москве. В обеих расколотых таким образом частях империи началась бы мобилизация и подготовка к войне за единство государства под разными династическими знаменами и с разными политическими программами. Такого рода матрица неминуемо привела бы к долгой и кровопролитной гражданской войне, распаду и второму изданию «смутного времени». И … не желающая интегрироваться в Атлантическую цивилизацию Русская цивилизация попадала бы в инфернальный круг, бесструктурно сконструированный НГП в период концептуальной неопределенности (конец XVIII- начало XIX вв.) правящей элиты России. Ставшая, в результате наступления этих событий, слабой и раздробленной русская цивилизация попадала бы под протекторат «просвещенной Европы» и превратилась бы в оккупационную зону великих колониальных держав (такого рода сценарии много раз проигрывались ГП на территории Китая – материальной и духовной опоры Восточной цивилизации Духа – информации).

Смысл этого сатанинского сценария через личное потрясение и «провал» в «сервер» эгрегора-ПЭПО «Русский Дух», видимо, не сразу дошел до, случайно ставшего наследником престола Николая I, который в первые дни после подавления восстания сильно колебался по поводу применения крутых мер к бунтовщикам. Об этом свидетельствовал и состав Следственной комиссии куда вошли записные либералы времен Александра I. Однако, по мере ведения расследования, становилась все ясней антирусская суть действий заговорщиков, по оглашению прикрывавшихся идеалами Гуманизма и Просветительства, по умолчанию – готовивших русскому народу кровавую баню гражданской войны. Отсюда: жестокий приговор предателям Русской цивилизации. После расправы с масонами-карбонариями российского образца Николай I, осознав суть своей миссии начал беспощадную «чистку» государственного аппарата от масонства. Под угрозой применения крайних мер были запрещены все тайные собрания и общества, чиновники всех уровней попадали под тотальный контроль Жандармского управления, которому было предписано в равной мере жестоко карать заговорщиков и казнокрадов ⁴³ (масонская периферия ГП).

Вместе с тем, Николай I понимал, что одними мерами репрессивного характера ситуацию не переломить, что показали «холерные бунты», выявившие полное непонимание населением сути политики Правительства по оздоровлению внутриполитической ситуации. Необходимы были структурные реформы. Однако горький опыт Александра I ясно показал, что антивизантийские реформы в России должны опираться на древнерусские архетипы, быть понятными простому человеку, но, вместе с тем, не провоцировать провизантийскую дворянскую элиту на скоординированные, открытые выступления (быть концептуально выше). Ввиду этих обстоятельств была выбрана концептуально правильная политика «малых» реформ (в условиях жесткого, авторитарного правления, подавлявшего как «правых», так и «левых» экстремистов), являвшихся, по сути, упреждающим вписыванием ВП в запрограммированную ГП матрицу инфернального «развития» России, и имевших долговременный (низкочастотный) характер. С середины 30-х гг. начали параллельно проводиться «малые» реформы государственного аппарата и государственной деревни. Несколько раньше была проведена локальная городская реформа под руководством министра финансов Канкрина (1827-1834 гг.), расширившая торговые права среднего городского класса и крестьянства, и передавшая функции торговой (налоговой) полиции выборным от городских обществ торговым депутатам, что само по себе бесструктурно создавало ситуацию экономического самоуправления – торгующие горожане могли регулировать более справедливый характер индивидуального налогообложения и доступ к торговым площадям через выборы торговых депутатов. Кроме того, Положение 1827 г. разрешало дворянам записываться в купеческие гильдии, что создавало долговременные условия для товарного разложения византийского крепостного хозяйства и расслаивало «монолит» дворян-византийцев оружием экономического приоритета.

Но самой, пожалуй, значимой составляющей «малых» реформ Николая I была реформа государственной деревни, без-структурно подготовившая освобождение помещичьих крестьян от крепостной зависимости в 1861 г. Названная по имени ее автора и руководителя графа П.Д. Киселева, реформа госимуществ (так она была  первоначально озвучена) по концептуальному замыслу ее авторов М.М. Сперанского и П.Д. Киселева, в своем развитии, должна была дать 49 % крестьян, живущим на государственных землях возможно более полную экономическую свободу, улучшить их благосостояние, дать, за счет государства, минимальный образовательный ценз, обеспечить минимальный стандарт здравоохранения, упорядочить налогообложение и повысить реальную собираемость налогов ⁴⁴. Таким образом, начиная с 1837 г. около половины сельского населения России должны были начать новую, незнакомую другой половине крестьян империи жизнь лично и экономически свободных людей, имеющих широкие (насколько это возможно для Российской империи первой половины XIX в.) гражданские права. Этой реформой государственные крестьяне (однодворцы, однодворческие крестьяне, экономические крестьяне, свободные хлебопашцы, ясачные крестьяне и бывшие удельные-выкупленные казной крестьяне) ПОЧТИ-что приравнивались в правах к среднему слою горожан, учреждалось крестьянское самоуправление и крестьянские суды, стимулировалась крестьянская торговля. В соответствии с замыслом реформаторов в 1840-х гг. были открыты вспомогательные и сберегательные кассы для казенных крестьян. Важной составляющей реформы графа Киселева была борьба с сельским пьянством через блокирование проникновения винных откупщиков в казенную деревню. Реформа так же предполагала наделение землей малоземельных крестьян за счет государственных фондов многоземельных губерний с оплатой расходов по переселению туда крестьян из малоземельных губерний ⁴⁵. Экономические результаты стали очевидны уже к началу 1850-х гг.: даже в малоземельных губерниях стали перекрываться совокупные годовые налоговые оклады казенных крестьян ⁴⁶. Вместе с тем, как видится, главным результатом реформы графа Киселева было информационное (идеологическое) разложение системы византийского крепостного права через «культурное сотрудничество» казенных и помещичьих крестьян, «экономическое сотрудничество» казенных крестьян и поместных дворян, которое, прогнозируемо, к концу 1850-х гг. должно было бесструктурно подготовить общество к правительственному акту освобождения другой половины крестьян (помещичьих) от византийской архаики личной зависимости. Поэтому, вполне справедливо называть реформу графа Киселева ПРЕДРЕФОРМОЙ 1861 г. ⁴⁷ бесстуктурно готовившей последнюю.

Периферия НГП в лице народников и первых «русских» марксистов достаточно злобно отреагировала на эту концептуально высокую (вторую со времен Петра I реформу, имевшую долгосрочное положительное влияние на эволюционное развитие архетипов Русской цивилизации) реформу, стремясь принизить и опорочить смысл и результаты реформы, ударив по ней оружием хронологического приоритета ⁴⁸. Ненависть «атлантистов» к этой реформе была вполне понятна: она «вписывала» тяжелейшую внутриполитическую ситуацию России, сложившуюся после декабря 1825 г. и позволила удержать разжигавшиеся периферией НГП крестьянские волнения в рамках незначительных региональных выступлений, носивших частный структурный характер. Главное, что удалось с проведением реформы – вычленить 49 % крестьян из матрицы готовившейся периферией НГП под руководством масонских народнических организаций масштабной крестьянской войны и бесструктурно подготовить дальнейший шаг по, возможно, более безболезненному для державы, освобождению помещичьего крестьянства.

Не видя, после 14 декабря 1825 г. помощи от нового императора, польские евреи отважились на отчаянный шаг: во время восстания 1830 г., несмотря на то, что евреи Ц. Польского приняли в нем участие (они образовали свой особый отряд, дравшийся заодно с поляками), враждебное отношение польского общества к ним не изменилось; военный министр Моравский заявил, что польскому шляхтичу не приличествует сражаться рядом с евреем, а один из главных вдохновителей восстания 1830 г., историк Иоаким Лелевель, освободился от неприязненного чувства к евреям только после восстания, находясь в изгнании, на чужбине.

С воцарением Александра II, по мнению энциклопедии «Брокгауза и Ефрона» ⁴⁹, <…правовое положение евреев в самой России стало постепенно улучшаться, варшавское правительство не реагировало на это новое прогрессивное веяние и нужна была особая настойчивость со стороны русского правительства, чтобы уравнять евреев Ц. Польского с имперскими единоверцами в новых гражданских правах. Отношение польского общества к евреям приняло более дружелюбный характер в начале 1861 г.: в то время страна, охваченная тревогой, нуждалась в единодушии. Но уже вскоре, с передачей власти в руки маркиза Велепольского, этого искреннего друга евреев(!), и позже, после его падения, антисемитизм вновь охватил польское общество. В частности, и польская печать проявляла отрицательное отношение к евреям. Даже в зарубежной польской печати иногда появлялись явно антисемитские статьи. По поводу одной корреспонденции в «Przegląd rzeczy polskich» польский эмигрант, еврей Люблинер, выпустил (1858) брошюру «Obrona żydów zamieszkalych w krajach polskich od niestusznych zarzutow i falszywych oskarzern» («Защита евреев от незаслуженных упреков и ложных обвинений»), в которой, указывая на целый ряд юдофобских статей в «Gazeta Warszawska», замечает: «Непонятно, почему польская периодическая печать, несмотря на то, что пользуется вот уже два года относительной свободой, вместо того, чтобы стремиться к объединению всех элементов польского населения в одно целое, старается доказать свой патриотизм тем, что призывает к борьбе с евреями. Польские евреи, не имея собственного органа печати, вынуждены молча переносить клевету и обвинения, распространяемые злобными писаками. Ядовитые перья покрывают евреев бесчестьем; темные фанатики преследуют их, и они вынуждены искать защиты в печати тех стран, где существует свобода слова для всех элементов общества»…> ⁵⁰

В первые годы после восстания 1863 года антисемитизм не проявляет особенной силы и живучести. Этому в значительной степени способствовало сочувствие полякам со стороны тогда еще немногочисленных культурных кругов еврейства. Если еврейская масса жила еще жизнью старого гетто и почти совсем не проникалась польской культурой, то еврейская интеллигенция, принадлежа к идейным ассимиляторам, стремилась к окончательной полонизации и во всех важнейших вопросах была солидарна с поляками. Еврейская учащаяся молодежь, воспитывавшаяся в варшавской польской Главной школе (университете) и др. учебных заведениях, дала польскому еврейству «поляков Моисеева вероисповедания», идеологов ассимиляции, преданных интересам «polskości» (польской национальности). Впоследствии, когда наступил период обострения еврейско-польских отношений, указанное время не без преувеличения изображалось, как эра гармонии между поляками и евреями. Но потом это изменилось. Разгром шляхты, которым завершилось восстание, и раскрепощение крестьян окончательно подорвали силы шляхетского сословия и оттеснили его на второй план; превращение феодально-шляхетского строя в современный капиталистический выдвинуло значение городского сословия — буржуазии. Лозунгами тогдашней Польши были «органическая, культурная работа» и экономическое усиление — накопление богатств. Эти лозунги вскоре превратились в своего рода национальную программу возрождения Царства Польского, с точки зрения которой антисемиты и неантисемиты упрекали евреев главным образом в том, что их экономическая деятельность мало способствует этому органическому развитию производительных сил края, так как евреи предпочитают торговлю — промышленности, труд непроизводительный — производительному и т. п. Второй мотив антисемитской пропаганды — культурная отсталость евреев и медленные успехи ассимиляции в среде еврейства. Осуждая эти явления, польское общество не пыталось, однако, бороться с ними путем законодательных репрессий по отношению к евреям; вопрос об ограничении евреев в гражданских правах не возбуждался в польских кругах. Напротив, местные власти проявляли особую готовность прибегать к этого рода воздействию. Когда в 1871 г., т. е. спустя всего девять лет после частной эмансипации евреев Царства Польского, в Петербурге был возбужден вопрос о совокупном пересмотре законов о евреях, наместник гр. Берг формулировал мнение большинства губернаторов в том смысле, что, несмотря на правовое облегчение, дарованное указом 1862 г., еврейское население «сохранило по-прежнему то же отчужденное положение и те же вредные стороны своей деятельности для общества и государства, а дарованными ему важными правами воспользовалось только в своекорыстных своих видах». Вообще все меры, принимавшиеся правительством по отношению к евреям, не могут «поколебать в чем-либо их закоренелые, невежественные убеждения или изменить к лучшему их быт и характер их деятельности, по-прежнему исполненной грубой корысти, талмудических предрассудков и фанатического отвращения от слияния с христианами». В дальнейшем развитии антисемитизма отмеченное выше стремление заставить евреев приняться за ремесло, промышленность и даже земледелие заменяется пропагандой вытеснения евреев из всех отраслей хозяйственной жизни страны, независимо от их производительности и полезности в экономическом отношении; деление наиболее ярыми антисемитами польского еврейства на общественно полезные и вредные группы, на близкие по духу к полякам и на враждебные и чуждые элементы уступает место безграничной и безусловной ненависти ко всему еврейству и евреям. Эта эволюция нашла свое выражение в сочинениях Яна Еленского. Нынешний вождь антисемитов в Царстве Польском и редактор юдофобской газеты «Rola» Еленский, выпуская в середине 70-х годов книгу «Żydzi, niemcy i my», не был еще чужд симпатий к ассимилированному еврейству. Правда, он уже тогда выставил лозунгом — «полонизация торговли и промышленности», и призывал поляков овладеть теми отраслями хозяйства, которые находятся в руках «obcych» чужих общественных групп (борьба польской буржуазии за экономическое господство была объявлена, как показывает само название, одновременно евреям и немцам, в руках которых была сосредоточена фабрично-заводская промышленность), но вместе с тем он из добрых чувств желал, чтобы евреи просветились и обратились к производительному труду; «признавая в принципе, что евреи — наши сограждане, „дети одной и той же земли“, — говорил Еленский, — мы желаем только пробуждения в нашем обществе стремления к уничтожению веками образовавшейся еврейской привилегии на торговую монополию (там же, изд. 1880 года). Необходимо „взять под свою опеку и совместно с еврейским прогрессивным классом активно содействовать распространению просвещения среди невежественной массы евреев, а вместе с тем помнить, что важнейшие экономические дела нам следует вести собственными силами и на свой риск и страх“ (там же, стр. 115). Еленский считает еврейскую плутократию чуждой понятию об обязанностях к краю; еврейскую массу он упрекает в невежестве, паразитизме и враждебном отношении к польской культуре, но он признает „среднезажиточную интеллигенцию“ общественно полезным элементом в еврействе. Таковы же по своему характеру и тону и другие его сочинения того времени. Идеи Еленского встретили отпор в польской печати: „Przegląd tygodniowy“, „Prawda“, „Rygor Codzienny“, еврейская „Izraelita“ A. Свентоховский, Болеслав Прус ⁵¹, Богумил Правдзицкий (автор брошюры „Żydzi nasi wobec handlu i przemysłu krajowego“, изд. 1875) и мн. др. с различных точек зрения оспаривали антисемитские предпосылки и выводы Еленского, обострившего своими сочинениями еврейско-польские отношения и развившего антисемитскую пропаганду в намеченном им направлении. — Когда в начале царствования императора Александра III в России разразились погромы, атмосфера в Польше была уже настолько сгущена, что опасения откликов антиеврейских беспорядков встревожили как евреев, так и поляков. Сознательные элементы польского общества, не исключая и антисемитов, не желали перенесения погромов на польскую почву. Однако к концу 1881 года, во время Рождества, разыгрался варшавский погром (см. Погромы). В 1883 году начал выходить под редакцией Еленского еженедельный журнал „Rola“, направление которого по еврейскому вопросу в первые годы соответствовало взглядам Еленского, высказанным в „Żydzi, niemcy i my“, но затем оно изменилось, знаменуя собою перемену в характере общественного антисемитизма, все больше сближавшегося с ультраклерикализмом и реакцией и принимавшего постепенно грубые формы открытого человеконенавистничества. Из более ранних сотрудников „Roli“ приобрели известность Теофил Мерунович, Клеменс Юноша, ксендз Гнатовский и др.; позже к ним примыкает плеяда других писателей и публицистов — Э. Еленская, Теодор Еске-Хоинский („Żydzi na tułactwie“), кс. Игнатий Клопотовский и др. (Мерунович стал впоследствии во главе антисемитского движения в Галиции). В 80-х годах антисемитизм получает новый импульс благодаря массовому наплыву русских евреев, выселенных из центральных губерний России. Образовавшаяся новая общественная группа „русских евреев“, или так назыв. „литваков“, должна была привести к ухудшению еврейско-польских отношений, так как она обострила торгово-промышленную конкуренцию. Кроме того, „русские евреи“, чуждые влияния польской культуры в эпоху борьбы поляков с системой насильственного обрусения Привислянского края, дали возможность антисемитам и крайним националистам раздувать опасность, грозящую польской нации со стороны пришельцев-евреев, культивирующих в Царстве Польском русский язык, литературу, прессу и т. п. и действующих таким образом в антинациональном, враждебном „polskości“ направлении. В 90-х годах — периоде пробуждения политической жизни в Польше, затихнувшей после крушения 63 г., — наряду с развитием революционно-социалистической пропаганды народились националистические организации, приведшие к образованию национал-демократической партии (1897). Широкие круги общества подпали под влияние националистической пропаганды в духе национальной исключительности и национального „эгоизма“, часто переходивших в нетерпимость и шовинизм. В народе распространялись нелегальные издания („Polak“ и др.), пропитанные шовинизмом и клерикальными тенденциями, культивировавшие враждебное отношение не только к евреям, но и к русинам, литовцам и др. народам, живущим на территории Польши. Антисемитизм, до того времени господствовавший в одном только лагере „Roli“, мало-помалу стал проникать и в широкие слои населения. Ему были приданы более культурные формы. Национал-демократическая партия подготовляла и поддерживала развитие этого „культурного антисемитизма“, идущего рука об руку с признанием еврейского равноправия в гражданско-правовом отношении. Ссылаясь на это признание необходимости равноправия, национал-демократы не раз отрицали и отрицают свой антисемитизм, в существовании которого менее всего сомневаются польские евреи. Беспристрастный исследователь польской политической жизни профессор А. Л. Погодин („Главные течения польской политической мысли 1863—1897 гг.“), указывает, что упрек в антисемитизме, делаемый национал-демократической партии, „справедлив в том отношении, что она не признает возможным существование status in statu, т. е. массы еврейства среди народа, еврейства, не склонного к ассимиляции. В этом отношении народная демократия оставалась чрезвычайно последовательной. Ею проводится мысль, что в польском еврействе следует различать две части: первая, которая сливается с народом, имеет в глазах партии то самое значение, какое и сам польский народ; что касается другой части, то она должна точно и определенно высказать, что не считает себя принадлежащей к польскому народу, который и будет к ней относиться, как к чуждому для себя элементу… Это принципиальное разрешение еврейского вопроса не исключает антисемитских выходок со стороны национал-демократической печати“. Национал-демократ Дмовский, сыгравший в политическом движении за последние годы видную роль, в своей книге „Мысли современного поляка“ (Myśli wspólczesnego polaka») выделяет еврейство из массы польского народа как элемент чуждый и враждебный и объясняет влияние еврейства на польское общественное мнение беззастенчивостью (bezwzględność) еврейского характера. Влияние это весьма печально, потому что «даже лучшие и наиболее ополяченные евреи не думают, не чувствуют в народном духе». Однако антисемитизма в смысле ограничения прав евреев на передвижение, обучение и т. п. нельзя найти ни в программе, ни в других изданиях народно-демократической партии. Она хотела бы воспитать польский народ в духе культурной борьбы с еврейской торговой и промышленной предприимчивостью; она не чувствует связи с еврейским населением Царства Польского, не питает симпатии к нему, но она все же держалась в этом вопросе всегда на известной моральной высоте и никогда не опускалась до проповеди грубой ненависти к евреям, тем более погромов. «Борьба с еврейским элементом всеми возможными способами» (Przegląd Wszechpolski, 1901, стр. 376) никогда не подразумевала в числе последних «грубых мер насилия». — Отношение национал-демократии к еврейскому вопросу лучше всего выясняется из ее партийной программы: «Еврейский элемент, не имеющий отдельной территории, но живущий в большей или меньшей примеси с польским на всем пространстве края, национал-демократическая партия не признает за политическую народность; она противится всем его политико-организационным стремлениям и, предоставляя его выбору — подчиниться или нет культурной ассимиляции, требует безусловной зависимости от национальных польских интересов». Ввиду разнородности элементов, входящих в состав еврейства, и различного их отношения к польским национальным интересам, программа национал-демократии отличает три категории евреев; к каждой из них она относится различно: 1) первая категория — это евреи, вредные «polskości», поддерживающие чужой язык, культуру или «враждебные нам элементы»; партия объявляет им непримиримую борьбу и будет вытеснять их «из занимаемых ими общественных позиций»; 2) вторая категория — евреи нейтральные; к ним партия относится толерантно, ограничиваясь только: а) уничтожением «аномалии», заключающейся в господстве евреев в некоторых отраслях экономической жизни, и б) уничтожением вредного влияния евреев повсюду, где оно значительно; 3) третья категория евреев — их очень мало — по определению программы, вполне готова поддерживать виды и деятельность партии национал-демократической повсюду, даже там, «где вопрос касается ограничений общественной роли еврейства»; евреи этой категории без оговорок объединяются с польским обществом — партия считает их равными с поляками в правах и обязанностях. — В этой формулировке основных положений программа сходна во многом с антисемитской платформой Еленского в 70-х годах. Но тогда Еленский был представителем крайнего течения антисемитизма в Ц. Польском, ко времени же создания национал-демократической программы крайние антисемиты с «Rol’ей» и ее редактором дошли до кульминационной точки в своей ярой ненависти к евреям и еврейству. Эта ненависть смешала в их глазах все элементы еврейства, она вооружила их против интеллигенции за ее «безбожие», подрыв «устоев» польско-католической жизни, «масонство» и т. д. Бойкот в экономической сфере, в повседневной жизни, изолирование всего польского от прикосновения евреев заменили давние проекты о совместном воспитании поляков с евреями, о распространении среди них просвещения и производительных ремесел с целью культурного сближения.

С возникновением в России освободительного движения (выд. авторским коллективом) начался период братания (выд. авторским коллективом) демократических элементов еврейского и польского населения: национал-демократия была на время оттеснена на задний план, и вместе с тем были заглушены антисемитские выкрики. Идеи свободы, равенства и братства и вера в близкое наступление новой эры воодушевляли все население Польши без различия национальности и исповедания. Общественным движением руководили социалистические партии, сорганизовывавшие как еврейские, так и христианские массы. Польские партии («P. P. S.» — «польская социалистическая партия» и «S. D. К. Pi. L.» — «социал-демократия Царства Польского и Литвы»), насчитывая в своих рядах немало евреев, издавали партийную литературу и на польском, и на еврейском языках. Манифестации по поводу акта 17-го октября с десятками тысяч участников — поляков и евреев, — протекавшие в атмосфере энтузиазма и единения, завершили собою период гармонии в еврейско-польских отношениях. Уже тогда стали устраиваться во всех почти городах польско-католические процессии с иконами и крестами, с национально-польскими эмблемами, долженствовавшими служить «антикосмополитическим» и национальным («narodowy») протестом. Под влиянием недовольства населения анархией, наступившей после октябрьских дней, реакция быстро возвратила националистам и клиру их поколебленный во время освободительного движения авторитет. Национал-демократическая партия вскоре заняла боевую позицию и объявила ожесточенную войну революционно-социалистическим партиям. Для дискредитирования этих крайних течений демагогическая агитация националистов и клерикалов всячески раздувала антисемитизм в народной массе, отождествляя «социализм» с ненавистным «жидовством», призывая к беспощадной борьбе с антинациональными элементами. При таком положении дел новая полоса пооктябрьских погромов не могла не вызвать среди польского еврейства паники, которая была тем более основательна, что не было недостатка в провокаторах, заинтересованных по различным мотивам в устройстве погромов и в национальной распре. Однако в эти тяжелые дни польское общество — не исключая и антисемитов — принимало все меры для ограждения Польши от «позора погромных насилий». Прогрессивные же партии, а главным образом, организованные рабочие-христиане массами участвовали в «самообороне» и готовились к открытому подавлению всяких попыток к кровавой расправе с евреями. Погромная трагедия благодаря всему этому прошла благополучно для Царства Польского. Единственный погром в Царстве Польском произошел в эти бурные годы в г. Седлеце (1905), но в нем польское население не приняло никакого участия. Польская пресса отнеслась к нему, как к общему горю и удару, нанесенному всему населению Польши. Несмотря, однако, на общее отвращение к некультурным формам борьбы против евреев, наиболее влиятельная партия — нац.-демократическая — все больше и больше склонялась в сторону активного антисемитизма. Под эгидой борьбы с евреями велась вся ее партийная борьба с другими политическими организациями, которым, как «еврейским по духу», отказано было национал-демократами в праве причислять себя к польской нации. Патент на «narodowość» (национальный характер) эта партия присвоила себе, вместе с правом говорить от имени всего народа, еще прежде, чем достигла апогея своего влияния. Прогрессисты, радикалы, социалисты смешались в ее глазах в одну «еврейскую» массу, враждебно относящуюся к польской культуре и нации. Это обострение еврейско-польских отношений с особенной силой сказалось во время выборов в первую Государственную Думу. То было время, когда возбуждение против евреев охватило наиболее широкие массы, когда агитация клира и националистов против евреев приняла во многих местах крайне уродливые формы. Национал-демократия вступила в борьбу с прогрессивным блоком, за который голосовали евреи. В воззваниях и на предвыборных собраниях преобладал резкий, не стеснявшийся в выражениях антисемитизм. Еврейскому населению Царства Польского не дали возможности послать в Государственную Думу своего представителя, а еврейская кандидатура в Варшаве, «сердце Польши», посылавшей двух депутатов, стала рассматриваться как национальный позор для поляков. Известный драматург И. Киселевский опубликовал воззвание к избирателям, составленное в антисемитском духе, а маститый писатель Болеслав Прус признал на основании статистических подсчетов за варшавскими евреями право на часть депутата, выражающуюся дробью, числитель которой меньше знаменателя. В провинции избирательная кампания проведена была в еще более сгущенной атмосфере племенной розни и антисемитских эксцессов. Появились брошюры вроде «Долой врагов отечества, выбирайте во имя национальных лозунгов!» «Не бейте евреев, но не поддавайтесь им!». В Варшаве во время выборов раздавались воззвания такого содержания: «Поляки! Дадим клятву, что в случае победы евреев мы не будем покупать у них товаров ни на грош! Погромов не желаем, но дерзость сумеем наказать по заслугам». — Выборы во вторую Госуд. Думу прошли при меньшем возбуждении общества и более спокойном проявлении партийных страстей. Хотя прогрессивный блок не выставлял еврейских кандидатур, а в Варшаве голосовал за известного польского писателя Александра Свентоховского и ученого Людовика Крживицкого, тем не менее, пресса и ораторы на предвыборных собраниях националистов агитировали против «евреев» и вели всю кампанию под лозунгом национальной борьбы. Материалом для характеристики отношения наиболее ответственных представителей национал-демократии к евреям может служить речь лидера польского «кола» в Госуд. Думе, Романа Дмовского, произнесенная почти накануне избрания его депутатом от гор. Варшавы: «Евреи, — сказал между прочим Дмовский, — живущие уже много веков на нашей земле, прежде не противоставляли себя нам в политическом отношении. Мы были сильны как общество, потому что чувствовали себя хозяевами на собственной земле. Правительственная политика, разбивавшая в продолжение 40 лет основы нашего народного существования (выд. авторским коллективом), ослабила веру в польский дух даже у многих поляков; тем более она должна была влиять на евреев и учить их относиться к „polskości“ (всему польскому) с пренебрежением. Наплыв русских евреев, которые сделались политическими руководителями наших и которые издают газеты на жаргоне, должен был еще более усилить это влияние. Наши евреи как масса оборачиваются теперь спиной к польскому обществу и обращаются к России (выд. авторским коллективом). Они не понимают того, что для нас всех очевидно, что для нас несомненно, а именно что с переменой условий жизненность польского народа вернет ему роль хозяина на этой земле и заставить их считаться с его волей. И чем позже они это поймут, тем хуже для них; на прежних выборах они уже получили урок; если они теперь еще раз хотят получить его, то пусть его получат (выд. авторским коллективом). Мы никогда не стояли на почве исключительных законов, сами же дали им общественное равноправие и теперь требуем для них равноправия в государстве. Тем более мы имеем право требовать, чтобы они считались с нами». В выборах депутатов в третью Гос. Думу после сокращения законом 3 июня числа представителей Царства Польского евреи под влиянием прежних неудач и разочарования в близком осуществлении реформ почти не принимали участия. К этому времени партийные страсти и антисемитская агитация на почве политической борьбы перестали волновать широкие круги общества. Реальный результат антиеврейской пропаганды во время первых трех избирательных кампаний привел к тому, что евреи Царства Польского не имели ни одного своего представителя в Гос. Думе, если не считать двух крещеных, ополяченных членов «кола» второго призыва, фактически избранных поляками, примыкавших к «национальной концентрации», — Генриха Коница и Сундерлянда. Упадок интереса к политической жизни не знаменует, однако, упадка борьбы против евреев. Центр тяжести антисемитизма из области политики перенесен в сферу экономической жизни, в сферу повседневных общественно-культурных отношений. Если нельзя обвинять широкие круги населения в явной ненависти к евреям, то все же несомненно приходится констатировать большие успехи агитации, направленной к изоляции еврейства, к устранению еврейских сил и элементов в общественных, культурных и торгово-промышленных учреждениях края. Почти вся польская пресса, за исключением прогрессивных органов, изо дня в день обращается к обществу с призывами поддерживать «национальную» промышленность и торговлю, которые масса понимает в том же смысле, что и более определенные юдофобские выкрики «Покупайте только у христиан! Не покупайте у евреев!», провозглашаемые ультраантисемитской печатью, каковы «Rola», «Polak-Katolik», «Posiew», «Przegląd Katolicki» и мн. др. Правда, для антисемитов борьба с еврейством превратилась в самодовлеющую цель, и их деятельностью руководят главным образом ненависть и мракобесие, а так называемые «асемиты» заинтересованы в полонизации торговли, в очищении пути для все возрастающего польского купеческого и промышленного класса, благодаря чему борьба с еврейством является для асемитов как бы косвенным результатом их националистических стремлений. Этот фазис еврейско-польских отношений тяжело отражается на положении польского еврейства. Кредитные учреждения, отдельные группы богатых покровителей «польской» торговли финансируют специально открываемые (преимущественно в провинции) «польские» магазины, создаваемые ad hoc, для конкуренции с евреями, для освобождения торговли от еврейского «засилья». Культурная, творческая деятельность в крае также очень часто ставит себе антисемитские по существу цели, базируя на национально-вероисповедных основаниях. В этом отношении характерно кооперативное движение. Кооперации создаются под влиянием двух стимулов, весьма часто действующих совместно. Первый — сознание экономической выгоды кооперации, другой — лозунг «полонизации» торговли и промышленности, стремящийся создать «национальную» торговлю и промышленность, самостоятельную и конкурирующую с еврейством. Вследствие этого кооперативное движение в Польше приняло такое направление и поддерживается такими элементами, что прогрессивная по существу идея приняла резко шовинистический и антисемитский характер и совершенно затемнила сознание многих, не отличающих кооперации как хозяйственной необходимости от кооперации как орудия юдофобов и шовинистов. Не все, конечно, кооперации создаются во имя лозунгов борьбы с еврейством: рядом с деятелями ультрареакционного лагеря идея кооперации имеет своих приверженцев и среди прогрессистов. — Бойкот немецких товаров, вызванный антипольской политикой Пруссии, дал пропаганде «полонизации» торговли новый материал для экономической борьбы с евреями. Евреев без особенных оснований обвиняют в равнодушии к этому бойкоту, и для большего успеха подобных средств борьбы за национальные права в будущем польские националисты и антисемиты стали проповедовать на тему о необходимости перехода экспорта и импорта товаров в руки поляков. Эта проповедь нашла свое выражение не только в повседневной агитационной печати, но и в серьезном «Сборнике» о польской торговле и промышленности, составленном в качестве руководства для борьбы за вытеснение германских продуктов с польских рынков: отдельная статья рассматривает вопрос о взаимоотношении между бойкотом немецких товаров и преобладанием евреев-оптовиков в торговле и приходит к крайне неблагоприятным для польского еврейства выводам. Антисемитизм в культурной жизни поляков выпукло проявляется также и в образовании целого ряда «христианских» или «католических» просветительных и общественных учреждений: «христианских союзов приказчиков», «католической гимназии» в Варшаве и мн. др. Антисемитская пресса, вдохновляемая ультрамонтанами и ярыми врагами либерализма (каковы ксендз Игнатий Клопотовский и др.), в последние годы мрачной реакции также разрослась до внушительных размеров…> ⁵².

Как видно из откровений «Брокгауза и Ефрона», политика последних царей РИ, сама того не желая выполнила две главных задачи, которые «ставил» перед ними НГП: дать евреям политические права и «побратать» их с социал-демократией, которая, затем, должна была развалить империю и сделать Россию полуколониальным государством, под управлением будущих «межрайонцев» – тех же социалистов-евреев.

Таким образом, «с Запада» всё уже было готово для коренных изменений в государственно-территориальном положении Расы-Руси-России и начала решения «русского вопроса». Однако, за этими действиями НГП пристально следили глубоко законспирированные жрецы ЗКП МКЦ ⁵³ и готовили своего посланника, который должен был инициировать будущего вождя «пролетарской» революции, который бы заместил собой ставленника периферии НГП.

Посланника готовили тщательно, а затем направили прямо в… Тифлисскую духовную семинарию ⁵⁴, где в тот момент обучался молодой поэт-мыслитель Сосо Джугашвили ⁵⁵. Видимо, начальники православной семинарии не возражали, а скорее всего сами участвовали в «курсах повышения квалификации» под руководством Георгия Гурджиева, т.к. скрыть участие в них семинаристов, при развитой системе сыска было невозможно.

Экзотерическая (видимая) часть технологии прихода ИВС ⁵⁶ к власти и её удержание вплоть до возникновения ядерного паритета, уравновесившего шансы НГП и МКЦ на планете к середине XX в. За экзотерическую часть этого беспримерного в истории сражения, в котором Раса-Русь-Росия стала «полем боя», отвечал халдейский маг Г. Гурджиев ⁵⁷, переехавший в начале 20-х гг. в Париж – масонский центр Западной цивилизации. Постоянно идентифицируя её состояние через учеников своего Института, Г.Гурджиев, как представляется, так же осуществлял без-структурное управление какими-то важными эгрегориальными процессами в «послереволюционной» России, поддерживая регулярную тайную связь с ИВС. Но…чего не могли предполагать халдейские жрецы, так это того, что ученик превзойдёт учителя: ИВС не просто достиг равновесия в глобальной политике между двумя планетарными центрами концептуальной власти, но и огласил Замысел Справедливого Жизнестроя, выраженный им, как в придании народного характера масонской, по-началу, Советской власти, так и в постановке вопросов по поводу «прибавочной стоимости» – в том, что уже выходило за рамки мъры понимания стратегии глобализации ЗКП-м МКЦ, но было уже целеполаганием самого СРЖ-ВП Расы-Руси-России – третьего Центра. Однако, эта «ошибка резидента» не была для ЗКП МКЦ ни катастрофической, ни «фатальной»: она просто выходила за мъру понимания наличного состава его жрецов, и воспринималось как статистически не-о(т)-жид-а-нное (для них) отклонение в сторону «марксова» коммунизма, что, судя по высказываниям нынешнего «посла ЗКП МКЦ при дворе» нынешнего российского государя – С.Э. Кургиняна и других его соратников по духу – «русских армян», является, тем не менее, закономерной самопроизвольной эволюцией общества в сторону «левой идеи» и наносит урон «атлантистам», а раз так, то является «благим делом», помогающим «держать равновесие».

В этом превышении мъры понимания СРЖ-ВП-…плюс в отношении ЗКП МКЦ и его одно-иерархичного визавии – НГП как раз и заключается «вся соль текущего момента», «говорящая» языком жизненных обстоятельств о том, что мъра понимания СРЖ-ВП-…плюс превысила мъру библейского глобального управления качественно настолько, что нужда в эгрегориальном поддержании со стороны ПЭПО «Господь» деятельности иудо-христианских церквей (в том числе, и главным образом – РПЦ) становится для него излишней энерго-информационной обузой, и наступает «конец света» для православных, выражающийся, в настоящий момент, в ускоренной утилизации наличного пастырского состава и особо активных, «воцерковлённых» прихожан биологическими средствами планетарного уровня ⁵⁸. Это как раз то, о чём печётся патриарх Кирилл, заклинающий своё стадо к соблюдению санитарных норм и призывающий фактически закрыть храмы – как материальную основу любой церковной магии, без которой РПЦ – обыкновенная секта, каких «вагон и маленькая тележка», и которая в данной обстановке полностью зависит от поддержки имперской власти, которая вовсе не спешит с объявлением себя имперской…

Именно такой «конец света» для большинства населения Расы-Руси-России вполне безопасен, так как в ходе этого процесса будет осуществлена социальная гигиена «особо упёртых» «овец стада Христова», иные же просто очнутся от наведённого тысячелетнего дурмана и, наконец-то, примут в свою обновлённую душу Замысел Справедливого Жизнестроя, который наступит, вдруг, …неприметным образом…(Окончание следует).

Русский Соборный Управитель
«02» января 2021 г.